Охота на овец - Страница 59

Волосы у Профессора были длинными и седыми как снег. Белые брови свисали сосульками, наполовину скрывая глубоко посаженные глаза. Роста он был – метр семьдесят с небольшим, но в осанке ощущались выправка и непоколебимое достоинство. Коренастый, широкие скулы. Кончик носа, будто споря с плоской переносицей, дерзко выдавался вперед, точно лыжный трамплин. В комнате запах тела ощущался еще сильнее. Впрочем, нет – то уже не был запах собственно человека. Сконцентрировавшись до предела именно в этой комнате, запах потерял свою изначальную сущность – и сплавился воедино со Временем и солнечным светом. Папки, тетради, бумаги устилали пол комнаты иак, что его было почти не видно. В основном – документы на иностранных языках, все в каких-то разводах и пятнах. У стены справа стояла кроваво-бурой расцветки кровать; перед окном против входа – огромный стол из красного дерева с вертящимся креслом. На столе наблюдался относительный порядок; аккуратно подбитую кипу бумаг придавливало стеклянное пресс-папье в форме овцы. Люстра под потолком не горела, и если б не запыленная настольная лампа, еле-еле рассеивавшая свои несчастные шестьдесят ватт по красной столешнице – в комнате царил бы густой полумрак. На Профессоре были серая сорочка, черный шерстяной джемпер и потерявшие всякую форму широченные брюки из ткани «елочкой». В косом луче света от лампы серая сорочка и черный джемпер смотрелись как белая сорочка и серый джемпер. А может, так оно и было.

Профессор Овца опустился в кресло возле стола и, ткнув пальцем в сторону кровати, предложил сесть нам. Осторожно, точно боясь нарваться на мину, мы перешагнули через каждую бумажку на нашем пути, добрались до кровати и сели. Постель была грязной до невозможности; мне казалось, мои бедные «ливайсы» прилипли к замызганным простыням навсегда. Все это время Профессор Овца наблюдал за нами, сцепив пальцы обеих рук на столе. Пальцы его даже на костяшках покрывала густая шерсть. Абсолютно черная, растительность эта являла совершенно дикий контраст с белоснежными волосами на голове. Профессор Овца снял трубку телефона, проорал в нее: «Жрать неси, быстро!!!» – и швырнул трубку на место.

– Итак, – обратился он к нам, – Вы притащились сюда, чтобы болтать со мной про овцу, которая исчезла в тридцать шестом году?

– Совершенно верно, – ответил я.

– Хм-м! – ухмыльнулся Профессор Овца и трубно высморкался в клочок туалетной бумаги. – Что же, сказки мне будете рассказывать? Или вопросы задавать?

– И то, и другое.

– Ну, тогда сначала рассказывай!

– Мы знаем, куда сбежала от вас овца весной 1936 года.

– Хм-м-м! – и он снова громко прочистил нос. – То есть, вы якобы знаете то, что я, пустившись во все тяжкие и растеряв в жизни все, что имел, так и не смог узнать даже за тридцать лет?!

– Но нам действительно это известно.

– Наверняка чушь какая-нибудь!..

Я достал из кармана серебряную зажигалку с овцой на боку и фотографию от Крысы и положил на край стола. Волосатой рукой Профессор Овца взял оба предмета, поместил в луч света под самую лампу – и погрузился в изучение. Воздух в комнате, казалось, до последней молекулы пропитался давящей тишиной. Двойные стекла не пропускали ни звука с улицы, и странный скрежет, исходивший от старой лампы, – цурр, цурр, – лишь усиливал тяжесть навалившегося на нас безмолвия. Наконец старик оторвал взгляд от того, что держал в руках, резким щелчком выключил лампу и короткими сильными пальцами начал растирать себе веки. С такой яростью, будто хотел протолкнуть глаза внутрь черепа. Когда он отнял руки от лица, белки его глаз были красными, как у кролика.

– Простите меня, – тихо проговорил он. – Когда столько лет вокруг одни идиоты – перестаешь верить в нормальных людей!...

– Ничего! – сказал я.

– Как ты думаешь, во что превратится жизнь человека, если мысли в его голове напрочь лишить возможности быть сформулированными?

– Н-не знаю... Во что же?

– В преисподнюю. В нескончаемую пытку для разбухшего от мыслей мозга. В кромешный ад – без лучика света для глаз, без капли воды для пересохшего горла... Я живу в этом аду вот уже сорок два года.

– И все из-за овцы? – осторожно спросил я.

– Да! Все из-за овцы! Весной тридцать шестого года она сбежала, низвергнув меня в преисподнюю...

– И вы ушли из Министерства, потому что решили ее разыскать, так?

– Ушел я потому, что все чиновники – форменные ослы! Ни один из этих кретинов не понимает истинной сути вещей и событий! Никогда этим тупицам не постичь великого Смысла, который заключает в себе Овца...

В дверь неожиданно постучали. «Еда, господин Профессор!» – послышался женский голос. «Оставь поднос и проваливай!!!» – рявкнул Профессор Овца. За дверью что-то с глухим стуком поставили на пол, послышались звуки удаляющихся шагов. Подруга открыла дверь, подняла с порога поднос, перенесла через комнату и водрузила на профессорский стол. На подносе стояли тарелки – суп с гренками, салат и фрикадельки для Профессора Овцы, а также пара чашек кофе для нас.

– А вы уже жрали? – спросил Профессор.

– Только что из-за стола, – закивали мы в ответ.

– И что же вы жрали?

– Телятину в белом вине, – ответил я.

– Жареные креветки, – ответила подруга.

– Хм-м! – промычал Профессор Овца, отхлебнул супа и захрумкал гренками. – Я, конечно, извиняюсь, но придется мне болтать с вами и жрать одновременно. Уж очень охота...

– Пожалуйста-пожалуйста! – сказали мы с подругой.

Он принялся за свой суп, мы – за кофе. Профессор Овца уткнулся глазами в тарелку и не поднял взгляда ни разу, покуда не выхлебал весь суп.